Лица - Страница 22

К оглавлению

22

В XIX веке, накануне шопенгауэрского пессимизма, проповеди усталости и буддийского отречения от жизни, Пушкин в своей простоте — явление единственное, почти невероятное. Он один преодолевает дисгармонию Байрона, достигает самообладания, вдохновения без восторга и веселия в мудрости — этого последнего дара богов.


Что смолкнул веселия глас?
Раздайтесь, вакхальны припевы!..
…………………………………
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Таким он был и в жизни: простой, веселый, менее всего походивший на сурового проповедника или философа, — этот беспечный арзамасский «Сверчок», «Искра», — маленький, подвижный, с безукоризненным изяществом манер и сдержанностью светского человека, с негритянским профилем, с голубыми глазами, которые сразу меняли цвет, становились темными и глубокими в минуты вдохновенья. Таким описывает его Смирнова. Тихие беседы Пушкин любит обрывать смехом, неожиданною шуткою, эпиграммой. Между двумя разговорами об истории, религии, философии все члены маленького избранного общества веселятся, устраивают импровизированный маскарад, бегают, шалят, смеются, как дети. И самый резвый из них, зачинщик самых веселых школьнических шалостей — Пушкин. Он всех заражает смехом. «В тот вечер, — записывает однажды Смирнова, — Сверчок (т. е. Пушкин) так смеялся, что Марья Савельевна, разливая чай, объявила ему, что когда будет умирать — для храбрости пошлет за ним».

Пушкин не закрывает глаз на уродство и пошлость обыкновенной жизни, но преодолевает их не брезгливым холодным презрением, подобно Гете, не желчной иронией, подобно Байрону, — а все тою же светлою мудростью, вдохновением без восторга, непобедимым веселием:


Так, полдень мой настал, и нужно
Мне в том сознаться, вижу я,
Но, так и быть, простимся дружно,
О, юность легкая моя!
…………………………………
…С ясною душою
Пускаюсь ныне в новый путь
От жизни прошлой отдохнуть.

Цена всякой человеческой мудрости испытывается на отношении к смерти.

Пушкин говорит о смерти спокойно, как люди, близкие к природе, как древние эллины и те русские мужики, бесстрашию коих Толстой завидует. «Прав судьбы закон. Все благо: бдения и сна приходит час определенный. Благословен и день забот, благословен и тьмы приход».

Среди скорбящих, бьющих себя в грудь, проклинающих, дрожащих перед смертью, как будто из другого мира, из другого века, доносится к нам божественное дыхание пушкинского героизма и веселия:


И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть.
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.

Если предвестники будущего Возрождения не обманывают нас, то человеческий дух от старой, плачущей, перейдет к этой новой мудрости, ясности и простоте, завещанным искусству Гете и Пушкиным.

notes

1

Впервые: Свобода (Варшава). 1920. 18 июля. № 2. С. 2–3.

2

Впервые: Свобода (Варшава). 1920. 5 октября. № 68. С. 1.

3

Впервые: Свобода (Варшава). 1920. 12 октября. № 74. С. 1.

4

Впервые: Последние новости. 1920. 16 декабря. № 200.

5

Впервые: Руль. 1921. 11 ноября. № 300. С. 4.

6

Впервые: Общее дело. 1922. 7 апреля. № 563. С. 1.

7

Впервые: День русской культуры (Париж). 1926. 8 июня; Последние известия (Ревель). 1926. 20 июня. № 1341.

8

Впервые: Сегодня. 1931. 8 февраля. № 39.

9

Впервые: Возрождение. 1932. 7 апреля. № 2501.

10

Впервые: Возрождение. 1932. 24 и 25 июня. № 2579, 2580.

11

Впервые: Возрождение. 1934. 10 июня. № 3294.

12

Впервые: Иллюстрированная Россия. 1937. 13 февраля. № 8.

13

Впервые: Сегодня. 1937. 7 февраля. № 38.

22